Дмитриев Андрей Николаевич (р. 1976) — поэт.

Окончил юридический факультет Нижегородского коммерческого института. Обозреватель областной газеты «Земля нижегородская». Член Союза журналистов РФ.

Публиковал стихи и прозу в сетевых изданиях «Полутона», «Этажи», «Артикуляция», «45-я Параллель» и «Лиterraтура», в альманахе «Новый Гильгамеш», в журналах «Нева», «Дружба народов», «Крещатик», «Новая Юность», «Prosōdia», «Бельские просторы», «Нижний Новгород», «Гвидеон», «Луч» и других.

Автор сборников стихов «Рай для бездомных собак», «Орнитология воды», «Африкаснег» и «Глубина тиснения», участник коллективного сборника «Настоящие» из серии «Нижегородское собрание сочинений».

Живёт в Нижнем Новгороде.

Предуведомление автора

Мои курортные стихи — всегда представляются мне отдельно стоящими от основного корпуса текстов. Тебя будто вырывают из формировавшейся годами системы мироощущений, в том числе языковых, и помещают на время в пространство максимально лишённое внешних и внутренних раздражителей, которые в качестве реакций активно участвовали в синтезе строк.

Отсюда возникает чувство некоего отрыва от всего того, что считаешь своей авторской манерой, своим голосом. С другой стороны, не столько отсутствие раздражителей, сколько концентрация на мельчайших мазках реальности, на том, что входит в состав воздуха, позволяет произрастать уже не из груды окружающих вещей, а, как кажется, из самой сердцевины, предшествующей всему вещественному. А ещё время: в курортных записях оно будто останавливается или вообще отменяется как измерение…

В эту поездку на Кипр, в древний город Пафос, писалось почему-то особенно много, видимо, очередной отрыв после гнетущей и знобящей атмосферы сумрачного постоянства оказался жадным глотком иного воздуха.

Впрочем, о степени его глубины судить читателю.

* * *

На античных изображениях
эллины бьются нагими —
в чём мать родила —
только шлем,
большой щит
и копьё…
Как говорится,
ничего лишнего.
Или всё-таки личного?
Керамика помнит
и нам сообщит:
пришли голыми —
голыми и уйдём,
узнав каково,
но запекаясь в глину
слишком уж быстро,
чтобы успеть поделиться…

Хореография смерти,
её строгая нагота,
её сдержанный эротизм
стали подлунным мотивом
классического искусства,
начавшегося тогда,
когда из доступных призм
всех внятней
казалась изящная амфора
для вина,
допив которую
кто-то однажды осмыслил,
что значит пусто…

Древний художник
закончил линию тела
павшего воина
на хрупком сосуде,
вышедшем
из гончарного круга.
Эта последняя судорога
длится веками,
пока мы рассуждаем
о достоверности
и актуальности
изображённой муки…

Аудио: Андрей Дмитриев читает стихотворение «На античных изображениях…»

* * *

Кипрский мальчик
с лицом Диониса
свесил загорелые
ноги с пирса
и ловит клочья волны,
ударяющей в берег.
Зодиак предлагает
знаки Рыб,
Водолея и Рака,
пока искренне верят,
что они укажут
путь на Итаку
тем, кто потерян…

Айвазовский,
эх, Айвазовский —
сейчас бы мольберт,
кисти и краски.
Что может
эта как бы японская
фотокамера
передать
прямиком из сказки
морской
в виде аванса…
Только анфас
на паспорт.

Скоро вернёмся
в остывшее,
промокшее
августовское бессилие
среднерусской природы —
вытряхнем себя из чемоданов
и снова увидим мальчика,
набранного курсивом
на странице стишка,
изначально
казавшегося удачным…

* * *

Недозрелый гранат
похож на зелёное яблоко.
Вбирая тепло,
он копит рубины зёрен.
Обычно игра
воображения
приручает хромую собаку
условностей,
не применяя ошейник,
но вот идёшь
мимо гранатового дерева,
поднявшегося
из раскалённой земли
вслед за солнцем,
и просто
разглаживаешь тернии
на пути грядущего,
ещё не снабжённого осью.

Это — музыка жизни —
её растительная кифара,
звучащая тонко и тихо
до скорого урожая,
но внутренне уже ощущаешь:
в данной нехитрой фабуле
болезненный вывих
нашего
перегруженного сустава
хотя бы не прогрессирует
дальше…

Зелёный гранат —
ещё не налившийся плод,
робкий младенец,
под шёпот греческих сказок
пьющий молоко матери,
но положенный срок придёт,
и он обязательно
станет призывно красным.

* * *

Виноградарь виноградарю
чёрный глаз
не выклюет.
В соломенной шляпе солнца
склон горы
сверкает
медной испариной лба
в жаркий полдень.
Здесь —
на тонкой лозе
зреет восторженный сок,
чтоб животворящим
и кровотворным
потоком
течь с запада на восток,
с востока на запад,
с севера на юг
и с юга на север.

Мы покупаем вино
банально в большом
супермаркете,
стоя на кассе,
где кассирша
говорит по-русски,
а ещё по-английски,
храня за улыбкой
родной
для неё греческий.

А за её спиной —
в абстрактной
вечерней дымке
склон горы остывает,
сняв шляпу
и прикрыв
безмятежно глаза,
о чём и расскажет,
должно быть,
очередная лоза…

* * *

У египетских львиц
тень длиннее,
чем у кипрских кошек.
Вроде как спорят
солнечные часы,
но о времени
думаешь меньше всего,
когда никуда не спешишь.

На столике —
ручка с блокнотом.
Можно было б на телефон —
так удобнее и практичнее
набирать спонтанные тексты,
но здесь почему-то
ищешь тактильного ощущения
навязчивой речи,
произносимой не вслух —
так, должно быть,
плетут рыбацкие сети
в глухой деревушке у моря.

Твоя тень длиннее,
чем у кипрских кошек,
но не будем про время,
не будем про время…

* * *

Эти камни сгрудили крестоносцы,
дерзнувшие переплыть море
в сторону, описанную в текстах,
в сторону пригрезившейся правды,
Возвели свои грубые цитадели
на постном месте,
но наперекор и с укором,
чуя кровь в разрытом Христовом теле,
покрывая сталью сухие мощи.
Лежат теперь неприкаянными те камни —
время их собирать прошло,
да и нет уж мочи…

Только жаркое солнце,
как прежде, стоит в зените,
только юркая ящерица
ведёт потайными ходами
на все четыре.
Сколько уже песчинок
с камней этих смыто
в пользу, казалось бы, времени,
которого, как заключила
в скобках история,
нет и в помине…

Фотоснимок на фоне
фрагмента стены —
выглядит убедительно.
Идём дальше,
идём дальше.
Чуть поодаль
приморский город
тоже торопит с событиями,
но не ощущает, похоже,
ни тайны, ни фальши…

* * *

Затерявшаяся среди двориков
древняя францисканская церковь —
будто возглас латыни,
сделанный из уютной тени
теплолюбивых деревьев
в ауре испарений
земли и листьев.
Под сводами никого —
двери настежь,
и туристы
чисто
из праздного любопытства
заходят к богу,
даже не слыша
его в каждом эхе шагов,
в каждом шорохе
матерчатых штор…

Но в этом и прелесть
непроизвольных открытий,
сделанных между делом —
точнее бездельем —
со святой непосредственностью
ребёнка,
ведь потаённый восторг
от неожиданной встречи —
и есть то, что входящих
интуитивно лечит…

И совсем уж немногие
обращают внимание
на почти неприметный столб —
в окружении таких-то
массивных колонн,
оставшихся от разрушенной
базилики —
а ведь именно возле него
принял муки когда-то
апостол Павел…

Но ничего —
мало ли здесь руин
и кошек, благоговейно
млеющих на камнях
с видом таким,
будто знают
все их сокровенные тайны…

Спасибо за то, что читаете Текстуру! Приглашаем вас подписаться на нашу рассылку. Новые публикации, свежие новости, приглашения на мероприятия (в том числе закрытые), а также кое-что, о чем мы не говорим широкой публике, — только в рассылке портала Textura!